Задать вопрос

Начало утренних богослужений в будние дни в 8:00, вечерних — в 17:00.
Начало утренних богослужений в субботние дни — в 9:00, в воскресные дни — в 8:00 (на китайском языке) и в 9:45 (на церковнославянском языке).

В будние дни исповедь совершается во время утренних богослужений,
в субботу во время вечернего богослужения. В воскресенье начало исповеди в 9:30 утра.

Главная → О Подворье → Творчество прихожан

Творчество прихожан

Видение на Голутвинском...

Меня зовут Кира Владимировна Рюшти. Вот уже 40 лет как я живу во Франции: у меня муж-француз, католик. У нас трое взрослых детей – Екатерина, Николай и Пётр. Всех я крестила в Москве в православие.

Я родилась в Москве и в детстве жила со своей семьёй по адресу 1-й Голутвинский переулок дом 7/6, кв.1. Дом находился на углу 1-го и 3-го Голутвинских переулков, напротив сохранившегося дома инвалидов и наискосок от церкви Николы Голутвинского. Поэтому я и пришла в эту церковь...

В эту квартиру первой во время Первой мировой войны приехала моя прабабушка, Людмила Венедиктовна Николаева, с детьми – Всеволодом, моим будущим дедом, и его братом Георгием. Они бежали из Польши из города Кельцы, в котором до войны квартировался полк прадедушки. Затем к ним присоединилась мать прадеда, моя прапрабабушка Мария Ивановна Николаева с внучкой Ксенией (дочерью её дочери Евгении, сначала находящейся в Красном Кресте в Смоленске, затем там же умершей от тифа). В марте 1918 года, расформировав свою 101-ую дивизию, с Юго-Западного фронта в эту квартиру вернулся мой прадед Владимир Иванович Николаев.

После женитьбы деда Всеволода Владимировича в дом вошла моя бабушка Ольга Алексеевна урождённая Российская.

К моменту моего рождения в квартире жило три семьи, плюс бывшая прислуга прабабушки и прадедушки и бывшая няня Дуня, которые отказались нас оставить. Наша семья занимала две комнаты. Анна Фёдоровна, бывшая горничная, жила на кухне. Там стоял её чёрный, обитый коленкором, сундук, в котором хранилось всё её имущество и на котором она спала. Над ним висела полка, а в изголовье стояло что-то типа этажерки, скрытое под покрывалом.

В нашей семье было много икон. Семья была православной, а прабабушка была дочерью и внучкой кубинских священников. Все иконы, кроме спрятанных венчальной и полковой, висели на кухне по две-три в ряду и занимали пространство почти от пола до потолка. Вечно горела лампадка. Позже все эти иконы были отданы в церковь Иоанна Воина.

Анна Фёдоровна была очень набожной старухой, и начинала и заканчивала день с коленопреклоненной молитвы перед иконами. Она ходила на все службы к Иоанну Воину и дружила с одной монашенкой во миру, которую звали, кажется, то ли Арсенья, то ли Аксинья. Буду далее называть её Арсенья, для простоты.

Откуда приезжала монахиня во миру Арсенья? Издалека. Жила она вблизи батюшек, валявших валенки. Часто она появлялась с валенками под мышкой, завёрнутыми в белую холстину. Соседи и мы тоже покупали их у неё, чтобы поддержать батюшек. И я в детстве всегда носила валенки, сделанные «святой артелью», как шутливо называл батюшек мой дедушка.

Приезжая в Москву, Арсенья заходила на скромный обед или на чай к Анне Федоровне, они располагались на сундуке, тихо говорили о своём, затем матушка быстро-быстро убегала на поезд.

С бабушкиного согласия Анна Фёдоровна меня крестила и водила с собой в церковь. Как я теперь понимаю, бабушка и дедушка не приняли обновленческой церкви и продолжали ходить куда-то «к себе», куда меня не брали.

Однажды Арсенья и Анна Фёдоровна позвали меня на кухню (я ещё не ходила в школу), посадили на сундук, а сами сели напротив на табуретки. Затем пошептались, и, проверив, не идёт ли кто из взрослых на кухню, Арсенья достала из-за пазухи чёрно-белую фотографию, довольно крупную, думаю, что сантиметров 20 на 15.    Показали мне, велели смотреть внимательно и сказать, что я вижу. На фотографии были чёрно-белые блики, пятна, и я была разочарована, что ничего интересного не увидела после стольких приготовлений, хотя таращила глаза изо всех сил. Старухи настаивали, чтобы я смотрела внимательнее и тоже, казалось, были разочарованы, что я ничего не вижу. У меня устали глаза, и тогда Арсенья сказала, чтобы я отдохнула и перестала смотреть на фотографию.

Я оторвала свой взгляд, подняла глаза и тут увидела, как на кухню в тумане через окно в сторону икон входит Женщина в белом. Она как бы вплыла и застыла между окном и иконами. Облако, которое Её окружало, загородило нашу полку с кастрюлями, висящую над кухонным столом.

Тут я сказала: «А я вижу Женщину».

Старушки оторопели.

– Какую?

– Белую.

– Где?

– Да вот же Она, вы что не видите?

И я поняла, что они Её не видят. Это было странно, но я была ребёнком, и меня не удивляло ни то, что Женщина вошла по воздуху через закрытое окно, ни то, что они Её не видят. Ну не видят, так не видят.

– Что Она делает?

– Смотрит на нас. Улыбается.

Я смотрела на Женщину, мне было очень хорошо. Она смотрела с теплотой и любовью, и я радостно стала болтать ногой и бить пяткой по стенке сундука: бум, бум.

– Перестань стучать, – прошипела Анна Фёдоровна, и я медленно опустила ногу, готовую уже стукнуть по дереву.

– Что у Неё в руках? – это спросила Арсенья.

– Ребёнок? – ахнула Анна Фёдоровна.

– Ну какой ребёнок, не перебивайте, – сказала Арсенья.

– Нет, у Неё нет никакого ребёнка. Она держит руки вниз, – и я показала, как Она держит руки: почти параллельно вниз. – А что Она держит я не пойму. То ли шаль, то ли гирлянду.

Руки опускались почти в туман. Но между руками было протянуто что-то лёгкое и объёмное.

Теперь мне кажется, что это было больше похоже на ткань, но, возможно, после стольких лет моё детское видение приняло более конкретные формы.

Арсенья настаивала, чтобы я точно описала, что же у Женщины в руках, а я не могла. Тогда они сказали мне опять посмотреть на фотографию. Но потом, подняв глаза, я увидела, что Женщина стала удаляться обратно к окну, как бы растворяться в воздухе.

– Она уходит», – сказала я.

– Она делает какие-то жесты?

– Нет, но Она оборачивается к нам, улыбается.

Я расплылась опять в улыбке. Мне было так хорошо. Она уходила, но благодать осталась вокруг нас. Нам было необыкновенно хорошо, умиротворённо, спокойно, тепло душевно.

Но этому прекрасному чувству быстро пришёл конец, потому что вдруг обе старухи сказали мне никогда никому ни за что не говорить ни слова о виденном.

– Если проговоришься, то нас посадят в тюрьму и твою маму тоже посадят.

– А бабушку?

– И бабушку тоже.

– А дедушку?

– И дедушку.

– А меня?

– А тебя отправят в детский дом, и ты больше никогда никого не увидишь. Никогда! Все умрут в тюрьме, а ты останешься одна. И тебе дадут другое имя.

Мне стало ужасно страшно. Так страшно, что я даже боялась и думать о увиденном. Я обещала ничего не говорить. Страх был такой, что ни маме, ни бабушке, никому я ничего не сказала. Так и жила с этой тайной.

Потом, когда уже все они умерли, я стала взрослой, церкви стали заново открываться и к религии отношение изменилось, я попыталась об этом рассказать на исповеди одному священнику, но поняла, что он принял мой рассказ за детские сказки. То же отношение было и у подруг, которые начали вспоминать свои тоже какие-то детские «чудики». Я замолчала опять.

Сейчас мне 67 лет. Жизнь приближается к концу. Мне было бы очень жаль унести в могилу воспоминание об этом чудном видении. Ведь бывали же чудеса, необычные явления. Кто-то же, может быть, изучает подобные случаи. Тогда мой рассказ послужит ещё одним доказательством невозможного. Я не знаю, кто явился нам в то дивное утро: была ли эта Женщина кем-то из умерших предков, была ли Она какой-то святой? Я не смею думать, что это была Сама Матерь Божья.

Почему Она мне явилась? Этот вопрос я задаю себе всю жизнь. Ведь это был какой-то знак. И всегда, когда у меня кончаются силы, когда опускаются руки, когда одолевает отчаяние или я встречаю препятствие или непонимание, я говорю себе, что, может быть, Она хотела, чтобы я взяла бы себя в руки, продолжала делать начатое. И я не даю себе расслабиться и остановиться и стараюсь довести дело до конца, во что бы то ни стало. И думаю, что Она помогает.

Второй вопрос, который меня мучает – что за фотографию мне показали? Не плащаница ли это была? Несколько лет назад, когда в Турине выставляли плащаницу, я поехала посмотреть и, конечно, помолиться. Та фотография не была фотографией плащаницы. Либо я совсем уж ничего не поняла в детстве. Но чёрно-белые пятна были совсем другими.

Почему я обратилась в церковь Николы в Голутвине? Да потому, что это ближайшая к нашему старому дому церковь. Хотя в то время в ней располагался, как мне помнится, геологоразведочный гараж. А наш дом теперь разрушен. Кроме того, одним из последних или даже последним священником в храме Николая Чудотворца в Голутвине был родственник моей прабабушки, исчезнувший в тяжелые годы гонений на церковь. 

На этом заканчиваю свою историю.

Об этих далеких, но мучительно близких детских воспоминаниях я рассказала отцу Игорю, когда в прошлом году несколько дней была в Москве. Выслушав мою историю, он благословил изложить ее в письменной форме, что я и попыталась сделать. 

Кира Владимировна Рюшти

г. Дивонн-ле-Бен, Франция